Нелли Шульман - Вельяминовы – Дорога на восток. Книга первая

Уходя, Тео оглянулась, — он опять стоял на коленях, положив голову на кровать, касаясь губами руки жены.

Она вышла в переднюю и, заставив свой голос не дрожать, попросила: "Профессор Бойер, вы, пожалуйста, езжайте с Франсуа, привезите сюда кормилицу. Робер тут останется, присмотрит за дверью".

Тео увидела, как помрачнели серые глаза охранника. Он коротко сказал: "Мадемуазель Бенджаман, мне очень жаль…, Мы все сделаем для вас и маленького, обещаем".

Женщина кивнула. Франсуа осторожно добавил: "Месье Корнель…, Он в библиотеке, с мадемуазель Элизой. Она, впрочем, кажется, заснула".

Тео шла по обтянутому шелком коридору, пошатываясь, — пока не почувствовала рядом с собой знакомый запах кедра, пока не услышала знакомый, ласковый голос, не ощутила его крепкие руки, что, подхватив ее — распахнули двери гостевой спальни.

Потом она выла, уткнувшись лицом в подушку, рыдая: "Нет, нет, я не верю, она не может, не может умереть!". Федор сидел рядом, укачивая ее, шепча что-то неразборчивое, ласковое, приносил ей воду, вытирал слезы с ее лица. Тео, наконец, подняв голову, сказала перехваченным горлом: "Месье Корнель, надо отца Анри позвать, похоронить…". Она прервалась, сунув пальцы в рот, прикусив их, чувствуя только одну, огромную, боль, комком вставшую в груди: "Похоронить. вместе с моим братом…, Питер согласен…".

Она опять упала на кровать. Федор тихо сказал: "Я все сделаю, мадемуазель Бенджаман. Все сделаю. Пожалуйста, — он помолчал, — пожалуйста, не беспокойтесь. Я тут, с вами, и маленьким. Я всегда, — он прервался, — всегда буду рядом — что бы ни случилось".

Федор еще долго сидел, держа ее за руку. Только, когда она задремала, измученно вздрагивая, перекрестив ее, мужчина поднялся.

В опочивальне пахло молоком и горячей водой. "Элиза заснула, — сказал он, заходя, — и мадемуазель Бенджаман тоже. А где? — он сглотнул и показал на прибранную кровать. "Во второй спальне, он хочет…, хочет, чтобы им не мешали пока, — вздохнула Марта. Женщина стояла, засучив рукава платья, над серебряным тазом. Попробовав локтем воду, она крикнула: "Несите!".

Приняв из рук кормилицы маленький сверток, Марта обернулась: "Помоги мне, пожалуйста".

— Я не умею, — растерянно сказал Федор, посмотрев на свои грубые, в шрамах ладони. "Это просто, — Марта улыбнулась.

Он услышал писк, — будто плакал котенок. Встав рядом с женщиной, Федор подумал: "Маленький, какой он маленький". Марта нежно, аккуратно поддерживая головку, стала опускать дитя в воду. "Совсем недолго, — тихо сказала она, — он слабенький еще. Но ест хорошо, бойко".

Ребенок пошевелился, и, открыв залипшие глазки, поводил ими из стороны в сторону. Федор, сам не зная почему — протянул ему палец. Мальчик выпростал из пеленок костлявую, крохотную ручку и уцепился за него — крепко. Глаза у него были голубые, сонные, еще затуманенные. "Всегда буду рядом, — вспомнил Федор свои слова. Внезапно улыбнувшись, он кивнул головой: "Всегда".

Лавочник в холщовом переднике вынес на улицу деревянную лестницу, и, ругаясь — полез приколачивать полусорванную вывеску. У "Прокопа" было шумно, над столиками висел табачный дым. Робеспьер оглядел толпу посетителей — в летних, светлых сюртуках. Девчонки с плетеными корзинками слонялись по мостовой, предлагая цветы. Было жарко, с реки дул томный ветер середины лета. "Гарью уже не пахнет, — понял он. Купив у паренька Mercure de France, Робеспьер присел за столик к Марату. Тот что-то писал в блокноте.

— Все прошло отлично, — весело сказал Робеспьер, наливая себе кофе. "Национальная Ассамблея, это сборище слабаков, конечно, блеяло о человеческих жертвах, но революций без жертв не бывает. Бурбон пошел на то, чтобы вернуть Неккера на его пост. Он уступил, а это значит, что он будет уступать и дальше".

Марат затянулся трубкой: "Пока Бурбон сидит в Версале, мы его не можем контролировать. Надо перевезти его, и семью сюда, в Тюильри, чтобы он был под присмотром. Вот только как?"

Робеспьер зевнул и рассеянно ответил, глядя на подмастерье, из пекарни, что бежал куда-то с корзиной, полной свежевыпеченных булок:

— К осени в Париже будет гораздо меньше продовольствия, мой друг. Крестьяне, вместо того, чтобы сеять — бунтовали, урожай, — он усмехнулся, — пострадает. Устроим марш голодных на Версаль, соберем женщин, детей — в них стрелять не будут. После этого Национальная Ассамблея покорнейше попросит его величество переехать в столицу, опасаясь за безопасность монарха. Вот и все, — он откусил кончик сигары. Выплюнув его на булыжники тротуара, Робеспьер чиркнул кресалом.

— Конституция, — пробормотал Марат, захлопывая блокнот. "Боюсь, что когда Бурбон подпишет ее статьи — вся Национальная Ассамблея разъедется по домам. Кроме нашего маленького клуба, — он поднял бровь.

Робеспьер затянулся сигарой. Разглядывая высокого, тонкого, рыжеволосого юношу в трауре, что шел к церкви Сен-Сюльпис, он мимолетно подумал: "Я его видел. Вот же память у меня, как с тем голосом, что я слышал, с теми бандитами — помню, что знакомый, но не помню — откуда. И этого тоже, — он проводил взглядом коротко стриженую голову, — видел. Вспомню, — успокоил он себя, и допил кофе:

— Моя цель, как ты знаешь — свержение монархии и установление республиканского правления. Пока голова Бурбона не будет красоваться на пике, — мужчина тонко улыбнулся, — я не успокоюсь, Жан-Поль. А что газеты? — он развернул большой лист. "Молчат о случившемся?"

Марат расхохотался. "Ни единого слова. Подожди, — он похлопал по блокноту, — скоро Национальная Ассамблея получит мою статью: "Рассуждение о недостатках английской конституции". А в сентябре я начну издавать наш листок, пусть он будет небольшой — но наш"

— Очень хорошо, — Робеспьер откинулся на спинку плетеного стула. "Национальная Ассамблея считает, что ничего лучше английской формы правления еще не придумали. Знаю я, — он внезапно, сдавленно выругался, — откуда у них эти настроения. Герцог Экзетер, наверняка, не скупится на золото для наших депутатов".

Марат посмотрел на упрямый подбородок соседа — он внимательно читал газету, и лениво ответил: "Ничего, как только мы издадим указ о врагах народа — Экзетер отсюда сбежит. Поверь мне, Максимилиан".

Робеспьер поднял холодные, голубые глаза: "Не сбежит, Жан-Поль. Не такой он человек. Ладно, — он поднялся, и, оставив серебро на столике, потрепал Марата по плечу, — громи англичан, не буду тебе мешать. Я по делам".

Он шел к нотариальной конторе, вспоминая обведенное траурной рамкой объявление: "Месье Питер Кроу с глубоким прискорбием сообщает о смерти своей возлюбленной жены, Жанны, урожденной де Лу, 14 июля сего года, на тридцатом году жизни. Поминальная месса в церкви Сен-Сюльпис, 19 июля. Семейные похороны на кладбище Мадлен, в тот же день".